Отрывки из нового издания публикуются с любезного разрешения составителя книги.

"В 1926 году весной, когда начались аресты участников Кокандской автономии, был арестован и мой отец, который тогда бежал в Туркестан. Он был арестован в поезде сотрудниками ГПУ и привезен в Ташкент, где оказался в тюрьме. Бабушка, мама, сестры и я остались одни. Два раза в неделю мы носили в тюрьму продукты для него. Мы все были озабочены судьбой отца. У ворот мы по очереди часами ждали, пока от нас примут передачу. Продукты и одежда просматривались чекистами, но как бы они ни были бдительны, нам удавалось передать в широких швах одежды папиросы и записки, написанные мелким почерком.

Камера, где содержали отца, находилась в полуподвале, окно которого частично выходило на улицу. Здесь прохаживался часовой с ружьем, но нам удавалось, когда он шел в противоположную сторону, подойти к окну. Мы не могли видеть отца, но могли слышать его голос и успевали поговорить с ним. В камере отца сидел еще один узник - Шахобиддин-ишан, сын известного суфийского наставника. Он оказался в заключении за попытку незаконно перейти турецкую границу где-то на Кавказе. Как только я подбегала к окну, я слышала его звучный голос. Как-то он сказал: "Слепой только один раз теряет свой посох".

Только через год я поняла значение этой поговорки. После освобождения он совершил успешный побег из страны".

Из рассказа Зарифы Саидносыровой. 1920-е годы

* * *

"Вместе с братом по утрам мы разносили молоко, было мне тогда лет семь. Мы шли мимо учреждений, к которым приходили бедняки и ждали их открытия. Однажды я увидела, как милиционеры и другие люди без формы баграми собирали умерших от холода, а может быть, и от голода. Одного как сейчас вижу: совсем молодой, в чапане в заплатах застыл с открытыми глазами, прислонившись к стене. Лицо светлое, и волосы светлые, и глаза светлые и узкие, а руки сжатые. Наверное, казах. Уже взрослой я слышала, что в Казахстане, когда у людей забрали скот, был такой страшный голод. И люди пешком шли в Ташкент, чтобы власть помогла и дала хлеб. Я сначала даже не поняла, что он мёртв. Увидела, как милиционер тронул его багром, и он упал. Я закричала так громко, что брат бросил ведро. Даже не помню, как он привел меня домой.

Дома долго не могла прийти в себя. Жалко - не то слово, которым можно назвать щемящее чувство, которое я тогда испытала, словно родного потеряла. Это была первая смерть, и страшная смерть, которую я видела, страшная, потому что несправедливая. Почему такой молодой в чужом городе, одинокий и брошенный? Смерти отца я не помню, была слишком маленькая, а этот неоплаканный родными человек у меня перед глазами".

Страницы дневника Махсуды М. 1920-е годы

* * *

"Это был последний год войны. Народ совсем обнищал. Дети в школу приходили в одежде латаной-перелатаной, а один мальчик-первоклассник приходил совсем голый. У мамы была швейная машинка "Зингер" (кстати, именно благодаря ей, а не учительской зарплате, мы выжили в войну). Хоть мы питались и плохо, но не голодали. Другие ели лебеду и жмых. У нас был чехол от чемодана из сурового материала, болотного цвета. Тогда такие чехлы надевали на старые чемоданы. Мама из него сшила трусы для голого мальчика, они получились типа шорт, премиленькие. На следующий день на перемене она завела мальчика к нам, надела эти трусы и застегнула на пуговицы. Надо было видеть радость мальчугана! В школе это событие долго обсуждали, а мальчику все завидовали. Кто-то назвал его "Комсомол", так это имя за ним и осталось".

"Наконец пришел день Победы. Мы, дети, стали бегать по домам сообщать, что война кончилась. "Война кончилась, ваш сын (брат, муж) скоро приедет. Дайте суюнчи". Люди плакали, гладили нас по голове, чем-то угощали, например, кукурузной лепешкой. Только раз мы были ошеломлены. В конце решили побежать к дому председателя колхоза, хоть это и далеко. К нам вышла старуха, мать председателя, держа в руках целую белую лепёшку, разломила ее и раздала нам. Мы были так потрясены видом этой лепёшки, какой не видели много лет, что не сразу протянули руки. Я взяла свой кусок и понесла его маме".

Из рассказа Гульнары Гафуровой. 1940-е годы

* * *

"Мы были предоставлены сами себе: играли, ходили в кино, учились как все. Однажды у меня перед киносеансом кто-то почти вырвал из рук наши билеты и сунул деньги. Так мы нашли источник денег: закупали перед сеансом билеты и перепродавали их с наценкой, и эти деньги тратили на сладости. Ребята из нашей компании навещали раненых, которые лечились в Ташкентском госпитале. Мы для них готовили концерты, я всегда пела для них песню "Тёмная ночь". Однажды сзади кто-то подошёл, сжал мои плечи и стал петь вместе со мной. Это был Марк Бернес, тогда уже очень известный".

Из рассказа Рафоат Кучликовой. 1940-е годы

* * *

"Летом была запись новых ребят в 1-й класс. Мы с мамой ходим по домам и записываем детей.

- Сколько лет ребенку?

Молчат.

- У него зуб выпал?

- Да.

Это был критерий: если выпал зуб - значит, можно записать в 1-й класс.

- Как зовут отца ребенка? - Фамилия записывалась по имени отца.

Мать молчит, она не имеет права назвать имя мужа. Для молодой женщины имя мужа - табу. Если есть кто-то еще, тот называет, но если дома других членов семьи нет. Вызывается соседка или сосед и называет имя отца ребенка. Мама проводит беседу о том, что ребенка нужно мыть, одевать в чистое, что в школу нельзя приходить в его нынешнем виде. Молодая женщина, у которой после первенца еще несколько детей; усталая, замотанная, замученная домашней работой, воспринимает это как ещё один тяжелый груз, но учить детей надо - и она молча кивает головой".

Из рассказа Гульнары Гафуровой. 1950-е годы

* * *

"Отец хотел, чтобы все мы учились; я поступила в политехнический институт, занималась с упорством и интересом на геологическом факультете. На каникулах летом меня выдали замуж, сосватали и быстро сделали свадьбу. Так решили мои родители, потому что вслед за мной подрастали сестры. Надо было, чтобы я поскорее вышла замуж и чтобы у меня была крепкая семья. Только в этом случае моих сестёр могли бы сосватать за парней из хороших семей. Через год- ребёнок. Я справлялась и с учёбой, и с ребёнком. Только после того, как вышли замуж сёстры, я развелась. Тогда я уже работала и могла претендовать на получение квартиры".

Из рассказа Мухтабар Ахмедовой. 1960-е годы

* * *

"Мы учились в русской школе и говорили по-русски между собой. Только в быту и с мамой говорили по-каракалпакски. Тогда дети интеллигенции уже все говорили по-русски, а если кто-то заговаривал на каракалпакском, то на него смотрели с удивлением или спрашивали: не из села ли он приехал?"

Из рассказа Зульфии Шомуратовой. 1960-е годы

* * *

"Мы сюда вернулись (из Восточного Туркестана - ред.) потому, что здесь наша родина, всё родное. Но очень тяжело приживались. Мы с большим трудом достигли того, чего ожидали. Атмосфера здесь и там отличалась. И интеллект людей, их образ жизни, культура общения совершенно разные. Меня особенно очень огорчило то, что люди стали лицемерными: говорят не то, что думают. А мы были людьми простыми и доверчивыми и удивлялись, как люди могут говорить неправду. Не могу забыть один случай. Когда я только приступила к работе, нужно было сделать прививку, и главный врач поликлиники Рахим-ака, который взял меня на работу, сказал: "Нужно сделать прививки 240 жителям. Дочка, помоги". Хорошо, сказала, и за три дня всех привила. А врач инфекционного кабинета не поверила: мол, не может быть, чтоб 240 человек привила за три дня. Проверим, говорит. И проверила всех до одного 240 человек.

Как я позже узнала, они столько человек прививали за один месяц. Каждый день рапортовали за 10-15. Потом главврач сказал мне: "Ладно уж, сделала - так сделала. Другие целый месяц будут этим заниматься. А ты в рапорте тоже пиши по 15 за день". Я была ошеломлена: ведь можно же сделать это за три дня и написать так же. Потом, когда участковый врач выезжала на вызов, я тоже ездила с ней. Однажды главврач вызвал к себе и говорит: "Какая же ты простодушная? Зачем тебе нужны эти вызовы? Скажи, что занята, и занимайся своим делом. Или выезжай на вызов и иди домой, к детям". Но я не умела врать. Все вокруг меня то и дело врали, и каждый раз я из-за этого чувствовала неловкость. И мне говорили: "Здесь, в Ташкенте, очень скоро тебя научат этому". Нет. Вплоть до пенсии я не смогла приучиться к этому, и всё".

Из рассказа Муборак Гафаровой. 1960-е годы

* * *

"Капиталовложения в республику в 60-е годы позволили освоить Голодную степь и месторождения золота, проложить газопроводы. Экономический рост ощущал каждый через рост личных доходов, и это всё связывалось с личной заслугой Рашидова. К 70-м годам он был в зените славы. Слава помешала ему осознать, что начался новый сложный этап развития республики, когда не хватает воды и земли, падает плодородие наших оазисов, и надо думать об интенсификации производства. Вместо этого пошли клятвенные обещания с высоких трибун о наращивании темпов роста хлопководства.

Вокруг Рашидова сплотились чиновники, ставшие двигателями всех махинаций, регулирующие в нужном русле "темпы и объемы" заготовок хлопка. Хлопка не было, но как по волшебству план выполнялся. Зияющие дыры в экономике закрывались за счет разовых отчислений союзного правительства и за счет пополнения оборотных средств Министерства хлопководства из бюджета республики. Многомиллионные средства для обогащения и расчета за "услуги в приписках" появлялись за счет фиктивных ведомостей по сбору и сдаче хлопка и за счет присвоения средств, получаемых за сбор хлопка городским населением, студентами и школьниками, труд которых не оплачивался".

Из тюремных тетрадей Рано Абдуллаевой. 1980-е годы

* * *

"Поговорим о досужем нашем лозунге "Без прошлого нет будущего". Он работает и на тех, кто хочет развития своей страны, и на тех, кто хочет погрузить страну в прошлое. Для одних великое прошлое - великие ученые, просветители. Для других - всё то, что держало нас в невежестве, в страхе, сковывало наш разум. Живущие сегодня - люди, которые живут в среде, созданной в XX веке - ведь это уже наше прошлое, о котором мы не должны забывать. В XX веке мы жили в европейской культуре, и нас можно считать причастными к ней. Не помнить это - опасно для молодежи. Современное образование - вот ключ к будущему; каким оно будет - будет новое поколение. Коррупция в образовании - путь вниз".

Из рассказа Шахнозы Ганиевой. 2000-е годы

* * *

"Умер отец в 2003 г., я приезжала в Ташкент всего на несколько дней. Это было тяжелое время. Мне показалось, что жизнь в Ташкенте как-то затормозилась не только по сравнению с Москвой, но и по сравнению с 90-ми. Город был чист и ухожен в центральных районах, но на периферии, где живет моя семья, дороги разбиты, грязно и какое-то запустение. Мне даже показалось, что и народу меньше стало в городе. Мама говорила, что все на базаре. Действительно, даже в центре города по вечерам пусто, небольшие кучки молодежи толпятся в подозрительных местах, где ночные бары. Ташкент мне показался каким-то провинциальным. Все напоминало советское время - витрины магазинов, плакаты на улицах, устаревшие моды, медленный темп и убожество уличной жизни. Только супермаркеты как-то свидетельствовали, что город все-таки живет в новом веке, однако отсутствие товарного разнообразия по сравнению с Москвой и даже с Воронежем или Челябинском (где я часто бываю в командировках) бросается в глаза.

Но я наслаждалась жизнью в Ташкенте, отдыхала душой. Домашняя еда, вечерняя прохлада политого двора, сон под открытым небом, собственный сад и фрукты. С сожалением смотрела на постаревшую маму. Тогда мне так хотелось вернуться, наверное, нашла бы какую-нибудь работу, пусть не такую, какую имею, но с моим опытом что-то найдется. Но как вспоминала, как банкротили СП, в котором я работала, сразу такая мысль уходила.

Каждый день приходили гости, или меня звали. Все мои родные интересовались, нравится ли мне в Москве, нельзя ли устроить там их детей, жаловались на жизнь и спрашивали, когда это всё кончится. Приговаривали: "А помнишь, в советское время было…" - как будто не понимали, что прошлое безвозвратно ушло…".

Из рассказа Хамиды Ишановой. 2000-е годы

* * *

"Я всю жизнь работаю и думаю, почему я до сих пор не имею квартиры. Ведь я проработала уже 27 лет, и почему же я до сих пор себе не создала условия? Мои коллеги-мужчины имеют и дома, и коттеджи, хотя работали на тех же должностях, что и я. Теперь они заняли и руководящие посты.

Я всегда хотела создать семью и более-менее нормальные условия для жизни, иметь хотя бы кров над головой и заниматься тем, что люблю. Слушать прекрасную музыку, читать книги, общаться с интересными людьми, но, к своему стыду, я сейчас ничего этого не имею. И нет перспективы, что когда-нибудь я своим трудом заработаю всё это".

Из рассказа Зульфии Шомуратовой. 2000-е годы